Дороги развезло и обоз, растянувшись вдоль отлогого берега, тащился еле–еле. Телеги, крытые грубой тканью, вязли в бурой грязи. Возчики, промокшие под холодным дождем, начавшемся еще с вечера, ругались сквозь зубы, нахлестывая тягловых быков. От Астрахани до Черкасс дорога неблизкая. Благо, приехали уж почти. Жилых мест по пути не попадалось. Только степь, овраги да балки. Местами лешими ехали, от поганых хоронились.
Лист на деревьях тронуло золотом и багрянцем, рощи стояли в осеннем праздничном наряде. Только до красоты ли, когда согреться негде. Какой там по сторонам смотреть, если живот с голодухи сводит. Волчий вой — колыбельной, стылый туман — одеялом, а по утрам иней серебрится по порыжелому разнотравью.
Плохо, хорошо ли, а на ночевку, все же останавливаться надо. Расположились у самой воды на намывной косе. С превеликим трудом развели костер, над которым тут же забулькал прокопченный медный котел. Духовитый пар пошел гулять окрест, собирая к живительному теплу усталых и продрогших людей.
— А что, браты, — проговорил бородатый казачина — походный атаман, запустив деревянную ложку в варево, — Не отметить ли нам благополучное возвращение? Кровь в жилах больно холодна, согреть бы…
— Не грех то, — поддержал его другой, кутавшийся в стеганый, многослойный кафтан, — на родной стороне мочно и вина испить…
С крайнего возка стащили объемистый бочонок. Аккуратно вытащили залитую орленым сургучом пробку. Уловив терпкий аромат, сразу повеселели обозники, придвинулись поближе к костру да наполнили кружки. Потекла вослед за янтарной струей, неспешная беседа о том, да о сем. Про житье–бытье, да про долю, про дела ратные, про девок тож. Кто, всплакнув, предался воспоминаниям, кто, нахмурившись, глядел в темноту, рукоять шашки сжимая, кто смеялся без удержу над удачной соседской шуткой. Дошел черед и до баек о страшном, тайном. О чем на трезвую голову молчат от греха. О ведьмах и мертвяках, о русалках и водяных, о прочей нечисти…
— …Так от, — выпучив глаза, говорил рябой возчик, — на кладбище–то, неспокойно совсем. Бродит там старый наш поп, клад свой стережеть!
— Да нуууу!!! — выдохнул кто–то, — неужто взаправду ходить?!
— Вот тебе крест святой! Сам видел!!! Со свечкою посередь груди! — рябой истово перекрестился, — Да то еще что, вот, однажды, случай был…
— Тебя послушать, — перебил говорящего горбоносый, седой не по годам, казак, — Так проходу тут от бесов нету. Здоров ты, Михайло, врать. Я вот, лучше тебе сейчас быль одну поведаю, мне ее мой дед сказывал, а ему его дед.
Казаки тут же достали трубки. Предвкушая знатную историю, потянулись к вышитым кисетам. Семен Коваль знатным рассказчиком слыл.
— Было то давно, — начал он, — Еще до того, как Черкассы поставили. По обоим берегам Дона бусурмане жили. Богам своим, нерусским, молились, всяких людей беззаконно в полон угоняли. Хорошо жили, много всякого добра накопили. Правил ими окаянный Будай хан. Сидел в белокаменном дворце за высокими стенами. Такими крепкими, что из пушки не пробить. Не боялся он врагов, ратью крепок был. Все что не пожелаешь имел, богатства там, баб, оружья всякого, диковины заморские…
— Ишь ты, жирный клоп. Раздуванить бы такого — ухмыльнулся Михаил и забил в глиняную носогрейку горький турецкий табак, — Ну ты это, давай дальше–то…
— Однажды, привиделся ему во сне конь из чистого золота. Глаза — яхонты, грива да хвост из серебряных нитей. Где копытом вдарить, там червонец появляется, где обоими — там самоцветный камень. Подивился хан такому сну и разослал своих холопей во все концы. Искать енто диво. Долго они мыкались. Три раза по десять лет. Многие в пути смерть свою нашли. Ну да все ж, за Черным ериком увидали свою добычу. Перебрались они на ту сторону, арканы приготовили. Ждуть, значить, когда конь к воде подойдеть. Подгадали, да разом путы и метнули. Так, со знанием дела бросили, все до единого попали. Взметнулся конь, златом во все стороны брызнул, порвал всю ловчую снасть, да в степь помчался…
— Вот енто кляча!!! — воскликнул один из казаков, — добрая сказка–то! Только Ивашки–дурачка не хватаить!!!! Га–га–га!!!!
На буяна тут же зашикали со всех сторон, уж больно всем хотелось до конца дослушать складную небылицу.
Седой хмыкнул в усы, и продолжил:
— Ну, татарва, видя такое дело, на коньков своих вскочила и вдогон. Тоже, знатные мастаки были, ветром летели. И догнали бы. Только золотой скакун–то, он ить не простая лошадюка. Доскакал до высокого кургана, ударился об него и сгинул. Холопи ханские спешились, за головы схватились, знають, что ежели пустыми воротятся, енти самые головы с телом разлучаться. Принялись судить да рядить, что дальше делать–то. Галдеж подняли, шумлять, ругаются, а сами того не заметили, как из кургана–то девка вышла…
— А дивчина, ладна небось була? — здоровенный детина, стоявший чуть поодаль, осклабился, завел за ухо длинный оселедец, — Ежели погана, так я тебя, Семен, слухать дальше не буду…
Стан взорвался хохотом и выкриками:
— Все б тебе девки!!! Гляди, попадешь через них в срамную беду!!! Гусек–то завянеть совсем!!!!!
— Да не пужайся, Петро!!! — рассказчик с трудом сдерживал смех, — На твою суженую похожа, как лебедь на курицу!!!
— Бусурманы как увидали ее, так чуть с ног не повалились. Красоты такой им и не грезилось. Ну, дело–то известное, начали они руки распущать, а она как сказала заветное заклинание, так они на месте и застыли, точно каменные. Поглядела ведьма на них, да и приговорила: «Знаю мол, зачем пришли, знаю, кто испослал вас. Хану своему так накажите, что коня он получит. Владеть будет, богатеть будет, но если он хотя бы раз слово свое нарушит, то тут же умрет в страшных муках, народ его мор поразит, враг земли захватит». Отдала им драгоценную узду, да и пропала с глаз. А к уздечке–то, знамо дело, и скакун сам подошел. С той поры бусурманам во всем удача была. Совсем разжирели, черти. Денег у них без меры, все окрестные народы через них примучили, а которые не продавались, тех и вовсе стоптали. Да, нашла коса на камень. Однажды, вот что случилось. Был у того хана самый любимый воевода. Послал его Будай в русские земли, сказав, разоришь их, сделаю для тебя все, что попросишь! Тот пошел в набег. Дочиста города и села разорил, людей без счета побил, еще больше с собой в кандалах привел. Принял его хан, как сына, да и, на радостях спросил, чего тот желает больше всего на свете. Вояка, не будь дурнем, на колени пал и так молвил, мол пресветлый володыка, отдай ты мне за службу чудесного конька. Тут–то Будай в лужу и сел. За саблю схватился и зарубал храбреца при всем народе. Скакун, его прям рядом с троном содержали, тут же в статуй обратился. Ну и понеслось! Начался среди татар разлад. Все по ведьмину проклятью сбылось. Потом уже наш брат, казак на них насел. Выбили бусурман сначала в задонье, через время и дальше до самой Кызылбашии гнали. Ихнее барахлишко поровну разделили, по Дону–батьке станицами осели. Один из тогдашних атаманов статуй–то золотой себе забрал. Только не принес он ему счастья. В ту же зиму турки на его напали да и прибили. А коняку–то к себе в Азов уволокли, к паше. Паша для него отдельную палату приказал сделать. Прямо внутри крепостного вала. Двери железные, охрану приставил. Все по чести….
— Ну, братка, ври, да не завирайся, — Михась выбил трубочку о колено, — Азов ить наш! Почитай как в прошлом годе взяли его с Петром Лексеичем. Так нихто о таком диве не рассказывал…
— Если ты, Михайло, в Москве проклятушшей не бывал, не значить, что нету ее, вот как я тебе скажу, — горбоносый подсел поближе к огню, — Того коня мой прадед нашел, когда с Татариновым Азов имали. Он да еще пять казаков с ним, статуй нашли, вытащили, на струг легкий погрузили, да не посмотрели, что хлипкий он на днище. Спешили с добычей улизнуть. В общем, только до поворота и догребли, струг течь дал, а вскоре и вовсе потонул. Дону золотой скакун достался…
— Ой складно баешь, — Михаил хитро поглядел вокруг, — да сдается мне, брехня это все…
Семен молча полез за пазуху и достал что–то завернутое в тряпицу. Осторожно развернув ткань, он проговорил — прадед мой успел уздечку–то сорвать, вот, глядите…
Рыжее пламя заплясало, дробясь на золотых чешуйках и самоцветах… |